Ирина Одоевцева: маленькая поэтесса, вернувшая России большую поэзию. Гении места. Ирина Одоевцева Текст подготовил Андрей Гончаров
Одоевцева Ирина, настоящее имя - Ираида Густавовна Иванова, урожденная Гейнике (1895-1990), поэтесса, прозаик. Родилась 23 февраля в Риге в семье адвоката. Получила хорошее домашнее образование, окончила гимназию. Рано начала писать стихи.
После революции, будучи ученицей , примыкала к . В 1921 публикует стихотворение «Дом искусств», обратившее на себя внимание критиков и читателей. Первый сборник стихов «Двор чудес» выходит в 1922. В этом же году вместе с мужем, эмигрировала из России через Берлин в Париж.
За границей выступает как прозаик, написав романы «Ангел смерти» (1927), «Изольда» (1931), «Зеркало» (1939), «Оставь надежду навсегда» (1954), имевшие большой успех. В то же время не оставляла и поэзию - сборники стихов «Контрапункт» (1950), «Десять лет» (1961), «Златая цепь» (1975).
В 1987 после 65 лет эмиграции возвращается в Петербург. Мемуары, написанные в 1967 - «На берегах Невы», в 1978 - «На берегах Сены», были опубликованы в Петербурге в 1988.
Использованы материалы книги: Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. Москва, 2000.
Красивая, обаятельная, м аленькая и миленькая, с непотерянной и в глубокой старости ребячливостью, с неизменными бантами, сумочками, перчатками, шубками. Даже в крайне тяжелые времена жизнерадостная и позитивная. Это Ирина Одоевцева. Последняя поэтесса Серебряного века…
Ее настоящее имя – Ираида Густавовна Гейнике. Родилась в Риге в семье присяжного поверенного. У нее было обычное детство с домашними учителями, гимназией, первой влюбленностью. Необычным были только раннее осознание себя поэтом и внешность героини немого кино. Так вспоминал о ней Георгий Адамович: « Кто, из посещавших тогда петербургские литературные собрания, не помнит на эстраде стройную, белокурую, юную женщину, почти что еще девочку с огромным черным бантом в волосах, нараспев, весело и торопливо, слегка грассируя, читающую стихи, заставляя улыбаться всех без исключения, даже людей, от улыбки в те годы отвыкших».
И, действительно, ее не всегда воспринимали всерьез. Первую обиду нанес «настоящий поэт» Николай Гумилев, когда поднял на смех уверенную в себе девчонку, имевшую уже круг поклонников своих стихов. Затем будущий муж, поэт Георгий Иванов, услышав «Балладу о толченом стекле» неустанно повторял: «Это вы написали? Действительно вы? Вы сами?.. Простите, мне не верится, глядя на вас». Дмитрий Мережковский, когда Одоевцева выступила с докладом в его литературном салоне «Зеленая лампа», признался: «Не ожидал…». А недвусмысленнее всех выразился Владимир Набоков, с которым она познакомилась в Нью-Йорке: «Такая хорошенькая, зачем она еще пишет...»
А она, начав рано писать, заслужила «звания» «лучшей ученицы» Н.Гумилева, став его другом и лучшим слушателем. Он уважал в любимой ученице ее нежелание подражать кому-либо: на фоне сонма «грибов-подахматовок» Ирина Одоевцева оставалась собой. И все-таки, наверное, больше, чем стихи Одоевцевой, Гумилев ценил ее общество, ее «всегда готовые меня слушать уши». Он рассказывал ей о своем детстве, о путешествиях в Африку, о войне, о сложных взаимоотношениях с Анной Ахматовой — обо всем. А она восторженно слушала и запоминала каждое слово. У них было общее чувство юмора, позволявшее вместе шутить и дурачиться.
Она подарила нам удивительно романтические стихи, создала особый жанр баллад, написала ряд романов. Уже первый ее роман "Ангел смерти" вызвал несомненный интерес и у читателей, и у собратьев по перу. Это история о девочке-подростке, еще не расставшейся с детством, но догадывающейся о том, что ждет впереди. Это история ее души, ее противоречивых желаний и мыслей. После публикации "Ангела смерти" в американской прессе писали: "Это роман юности, полный снов, ужаса, очарования, редкой прелести. Он легок и в то же время чрезвычайно содержателен… Одоевцева создала вещь незабываемой красоты".Роман "Изольда", как и другие прозаические опыты Ирины Одоевцевой, не оставил равнодушным ни соотечественников, оказавшихся за границей, ни зарубежную прессу. Своим названием он отсылает читателя к известной средневековой легенде о Тристане и Изольде - истории любви, которая столь же сильна, как жизнь и смерть. Этот отзвук и окрашивает повествование. Владимир Набоков несколькими штрихами так обрисовал фабулу: "Знаменитый надлом нашей эпохи. Знаменитые дансинги, коктейли, косметика. Прибавьте к этому знаменитый эмигрантский надрыв, и фон готов". Судьба, от которой нельзя уйти, ее слепые удары, разрушающие обыкновенную и понятную жизнь, мир, увиденный таинственными глазами женщины, - все это читатель находит в изысканном и причудливом сочинении Ирины Одоевцевой.
Став женой великого поэта Серебряного века – Г. Иванова, прожив с ним 37 лет совместной жизни, она писала о муже, что так и не смогла понять его до конца. Он казался ей «странным, загадочным» и «одним из самых замечательных» встреченных ею людей. Ей, романтической девочке с бантом, обязаны мы появлением лучших стихов Иванова:
И разве мог бы я, о, посуди сама,
В твои глаза взглянуть и не сойти с ума!
Не говорю – поверь, не говорю - услышь,
Но знаю: ты сейчас на тот же снег глядишь
И за плечом твоим глядит любовь моя
На этот снежный рай, в котором ты и я
***
Распыленный мильоном мельчайших частиц
В ледяном, безвоздушном, бездушном эфире,
Где ни солнца, ни звезд, ни деревьев, ни птиц,
Я вернусь – отраженьем – в потерянном мире.
И опять, в романтическом Летнем Саду,
В голубой белизне петербургского мая,
По пустынным аллеям неслышно пройду,
Драгоценные плечи твои обнимая
Ю.Анненков. 1922 |
И, самой главной заслугой И.Одоевской являются ее воспоминания «На брегах Невы», «На брегах Сены», на станицах которых преподнесла всему миру и России как одну драгоценность за другой живые портреты любимых поэтов: Мандельштама, Блока, Георгия Ива нова, а также многих других, в том числе Зинаиды Гиппиус, Мережковского, Адамовича, живших сначала в России, а затем в эмиграции. Оптимистичная, коммуникабельная, но ни капли не амбициозная, Ирина Одоевцева всегда находилась в гуще тогдашней литературной «тусовки». Ирина Одоевцева хорошо умела слушать, и ей часто рассказывали очень личное, чуть ли не исповедовались. А феноменальная память позволила ей через много десятков лет воспроизвести каждое слово из разговоров, дискуссий, споров тех времен.
Своими книгами мемуаров она вернула в Россию всех
умерших вдали от Родины друзей. В предисловии к первой книге “На берегах Невы”
она уточняет: “Я пишу не о себе и не для себя, а о тех, кого мне было дано
узнать” и просит читателей любить и помнить их.
Эти книги вошли в число лучших лирических мемуаров ХХ века и поражают
естественной способностью автора прощать тех, кто сам ее не слишком жаловал.
Ей посвятили стихи Н.Гумилев, Г.Иванов и даже Е.Евтушенко:
Она была такой красавицей,
что невозможно устоять,
и до сих пор меня касается
из-под ее берета прядь.
Та прядь заманчиво щекочется,
и дерзко прыгнуть в глубину
той фотографии
мне хочется,
как в недоступную страну…
Вернувшись в Россию на заре перестройки, она соединила нашу повседневность с далеким, почти нереальным Cеребряным веком. И она же подвела под этим веком черту, через несколько лет уйдя из жизни. Этого уже достаточно, чтобы ее имя оказалось вписано в историю литературы.
"ДЕВЯТНАДЦАТЬ ЖАСМИНОВЫХ ЛЕТ"
Нашумевшие мемуары связывают Одоевцеву с Невой и Сеной, но первой ее рекой была Даугава, Западная Двина, на берегах которой она появилась на свет в... Тут-то и начинаются загадки. Справочники называют датой ее рождения июль 1895 года, но сама она в разное время говорила про март или сентябрь. А в Петрограде начала 20-х, войдя в творческую среду, убавила себе шесть лет и писала в стихах про "девятнадцать жасминовых лет". Уже в старости она утверждала, что состарила себя специально, чтобы попасть вместе с мужем в приют для престарелых.
Истину выяснить трудно - в архивах до сих пор не нашлась метрика Ирины Одоевцевой.
Точнее, Ираиды Густавовны Гейнике, как ее звали на самом деле. Отец Густав-Адольф Трауготович был лифляндским немцем, мать - дочерью русского купца. Поэтесса утверждала, что ее звали Ириной Одоевцевой, от чего будто бы и пошел псевдоним дочери. Но вполне возможно, что Ирина-Ираида выдумала псевдоним сама: в мемуарах она безбожно перевирала даты, имена, строчки стихов...
"Я пишу не о себе, а о тех, кого мне было дано узнать...". Она делала это так ярко и с такой любовью, что ошибки можно простить.
ЛЕТНИЕ ТУФЕЛЬКИ В МЕШКЕ
Ее творческая натура рвалась в столицу. А раннее замужество в тихой Риге сулило традиционную триаду "kinder - kuche - kirche". И если бы не Первая мировая война... С приближением фронта семья перебралась в Петроград, купив большую квартиру на Бассейной (ныне улица Некрасова). Правда, муж Сергей Попов потерялся где-то по дороге...
"Хороший человек... женился потом на любовнице, муж которой застрелился", - равнодушно обронит она через много лет в мемуарах. Формально они развелись только в 1921 году, общались и позже, она даже посвятила ему первый сборник стихов "Двор чудес". Но в кипении революции Ирину захватили совсем не семейные страсти.
"Я пишу не о себе, а о тех, кого мне было дано узнать..."
Спектакли, концерты, поэтические чтения шли сплошной чередой, несмотря на войну, а потом и на революцию. Лишь в 1918 году петроградская интеллигенция обнаружила, что из магазинов пропали продукты, дома перестали отапливать и освещать, да и столицу вдруг перенесли в Москву.
Зато жить стало еще интереснее!
Ирина не помнила, что она ела и ела ли вообще. Вместе с подругами она бегала на балы в огромных нетопленых особняках, бесстрашно бродила по ночному городу в материнской котиковой шубке и валенках, с мешком, в котором лежали единственные летние туфли. Чтобы выделяться на фоне других, носила большой черный бант ("я маленькая поэтесса с огромным бантом" - самые, пожалуй, известные ее строки). Но и без банта ее украшали рыжие кудри и слегка косящие зеленые глаза, из-за которых всю жизнь сравнивала себя с кошкой.
Отец вернулся в Латвию, ставшую независимой, мать умерла от тифа, в их петроградскую квартиру вселили два десятка постояльцев, оставив Ирине - "буржуйке" - самую маленькую комнату. Но она никогда не жаловалась, бодрилась и в меру сил ободряла других. И в любой компании звучал ее заливистый смех.
Какой-то случайный гость долго допытывался, где здесь наливают: "Эта девушка точно клюкнула, без вина такой веселой не будешь!"
ПЕРВАЯ УЧЕНИЦА ГУМИЛЕВА
В конце 1918 года она записалась на занятия в "Институт живого слова". На первую лекцию Николая Гумилева шла с замиранием сердца: герой, охотник на львов, муж Анны Ахматовой. И застыла: как он некрасив, как не похож на поэта! Гумилев сидел прямой, как палка, и деревянным голосом говорил, что поэзия такая же наука, как математика, и что ей нельзя научиться, не прочтя многотомную "Натурфилософию" Кара.
Потом оказалось, что это была его первая в жизни лекция, и он от страха говорил все, что приходило в голову.
Она решилась показать мэтру свои стихи, конечно же, слабые и подражательные, и он беспощадно разбранил их. Она плакала, решила не ходить на занятия Гумилева, но в итоге признала его правоту и сожгла тетрадку со стихами в печке. А потом настал день, когда наставник похвалил ее. И через несколько дней, встретив после занятий, предложил проводить. К тому времени он расстался с Ахматовой, женился на Анне Энгельгардт и отослал жену с маленькой дочкой к родным в Бежецк.
С тех пор учитель и ученица постоянно гуляли вместе. Она не раз бывала у Гумилева на Преображенской. "Напишите обо мне балладу", - попросил он однажды; эту просьбу она выполнит гораздо позже, в Париже. В другой раз предсказал: "Вы скоро будете знаменитой".
Гумилев познакомил ее со всеми питерскими знаменитостями, от Блока до Мандельштама. И лишь Ахматова ополчилась против Одоевцевой, до конца жизни называла ее интриганкой и бездарностью, уверяла, что Гумилев ухаживал за ней исключительно в пику бывшей жене: "На самом деле он никого, кроме меня, не любил".
Гумилев и впрямь воспринимал Ирину скорее как друга, да и она не была увлечена им: "Как мужчина он был для меня не привлекателен". Но в это не очень-то верили. Анна Энгельгардт тоже встревожилась и уже после гибели мужа сочла нужным утвердить свои права: "Я вдова, а она всего лишь первая ученица!"
Первой ученицей Гумилева ее называли все, и Корней Чуковский даже предложил ей носить на шее плакат с этими словами.
Сама признавалась: "Меня всегда спасал мой характер. Я по натуре счастливый человек. Обычно о счастье говорят или в прошлом, или в будущем времени. Я ощущаю полноту жизни всегда".
ВСТРЕЧА С ГЕОРГИЕМ ИВАНОВЫМ
Известный поэт Георгий Иванов в своих мемуарах навыдумывал о себе еще больше Одоевцевой. Но именно он помог ей стать знаменитой. В апреле 1920 года на квартире Гумилева его ученики читали стихи приехавшему из Европы Андрею Белому. Одоевцевой учитель предложил прочитать "Балладу о толченом стекле" - страшноватое повествование о торговце, продававшем вместо соли толченое стекло и наказанном за это потусторонними силами. Причем ранее мэтр забраковал эту простую, почти детскую по стилю вещь, упрятав ее в папку под названием "Братская могила неудачников". И вот теперь достал оттуда...
Одоевцева, запинаясь от страха, прочла. И присутствовавший на вечеринке Иванов неожиданно разразился бурными комплиментами: "Это вы сами написали?! Не может быть! Это то, что сейчас нужно - современная баллада!"
Похвалы он воспроизвел и в прессе, после чего Одоевцева проснулась знаменитой. Георгий Адамович вспоминал: "Кто из посещавших тогда петербургские литературные собрания не помнит на эстраде стройную, белокурую, юную женщину, почти что еще девочку с огромным черным бантом в волосах, нараспев, весело и торопливо, слегка грассируя, читающую стихи, заставляя улыбаться всех без исключения, даже людей, от улыбки в те годы отвыкших?"
Все мне было удача, забава
И звездой путеводной - судьба.
Мимолетно коснулась слава
Моего полудетского лба...
Теперь уже Иванов провожал ее домой. Гумилев переживал это молча. Да и увлечен он был совсем не личными делами. А потом наступил август 1921 года, черный для литературного Петрограда: сначала похороны Блока, потом панихида по расстрелянному и закопанному неизвестно где Гумилеву. А в следующем месяце Одоевцева стала женой Георгия Иванова.
Через много лет она напишет: "Если бы меня спросили, кого из встреченных в моей жизни людей я считаю самым замечательным, мне было бы трудно ответить - слишком их было много. Но я твердо знаю, что Георгий Иванов был одним из самых замечательных из них".
"ТЫ ВЫШЕЛ ВДРУГ, ВЕСЕЛЫЙ И ЖИВОЙ..."
Иванов был в числе тех, кто добровольно потянулся вслед за насильно высланными из России на "философском пароходе". За границей Ирина Одоевцева познакомилась с теми, кого не успела узнать на Родине, - Бальмонт, Игорь Северянин, Сергей Есенин... Супруги сняли две комнаты в центре Парижа, не имея других забот, кроме как заботиться друг о друге. Георгий, верный своей привычке, не работал. Деньги, которые состоятельный Густав Гейнике присылал из Риги, бесхозяйственная пара быстро проматывала. Ирине пришлось взять содержание маленькой семьи на себя.
Когда-то в Риге она гордо заявила издателю газеты "Сегодня" Мильруду: "Я - поэт Ирина Одоевцева и рассказов не пишу!" В Париже с гордостью пришлось расстаться. С 1926 года она забросила стихи и начала писать рассказы. Один из первых, "Падучая звезда", понравился скупому на похвалы Бунину, который добавил в разговоре: "Говорят, эта Одоевцева прелесть какая хорошенькая". За рассказами последовали романы - "Ангел смерти", "Изольда", "Зеркало", разруганные критиками. Англофил Набоков попенял, что авторша не знает английской жизни (а откуда ей знать?). Милюков со всей кадетской строгостью заявил: "Пора сказать талантливой молодой писательнице, что дальше - тупик". Марк Слоним отметил, что она "никак не может удержаться на линии, отделяющей бульварную литературу от просто литературы"...
С 1926 года она забросила стихи и начала писать рассказы. Один из первых, "Падучая звезда", понравился скупому на похвалы Бунину
Однако эмигранты, особенно женщины, охотно читали ее романы. Она и себя изменила на европейский манер, превратившись из кудрявой куклы с бантом в коротко стриженную "леди-вамп" из голливудских фильмов. Набоков язвил, что она не отличает гольф от бриджа - назло ему она освоила обе эти игры.
В 1932 году умирает ее отец, оставив дочери большое состояние. Уставшие от нужды супруги снимают громадную квартиру в районе Булонского леса, покупают мебель и золото, путешествуют по всему миру. И вот тут-то на них наваливается тоска - то ли по родине, то ли по ушедшей молодости...
Именно в эти годы Иванов пишет самые беспросветные свои стихи и скандальные мемуары, из-за которых от него отвернулись многие столпы эмиграции. С приходом немцев Иванов и Одоевцева, как многие, бежали из Парижа на юг, в курортный Биариц, где продолжали жить на широкую ногу. Разлетались слухи, что они принимали у себя немецких офицеров и пили с ними за победу Германии. Иванов потом открещивался от этого...
Благодарности от нацистов он не дождался - они отобрали виллу в Биарице, заставив супругов ютиться в пляжном домике. Парижская квартира была разбита американской бомбой, и после освобождения столицы они поселились в отеле "Англетер". Иванова выдвинули на Нобелевскую премию как лучшего русского поэта, но безуспешно (вскоре ее получил другой русский поэт, Борис Пастернак). От тоски он начал пить - "еда стоит слишком дорого, а вино доступно всегда".
Годы шли, силы и деньги убывали. Они поселились в самой дешевой гостинице, от сырости Одоевцева заболела. По совету врачей супруги перебрались в пансион южного городка Йер, где доживали свой век эмигранты-испанцы. Верная себе, она и здесь видела только светлое: "В доме престарелых жилось хорошо, и даже празднично..." Вот только у Георгия Иванова от жары болело сердце, но ради жены он остался в Йере.
В его "Посмертном дневнике" большинство стихов посвящены Одоевцевой: "Я даже вспоминать не смею, какой прелестной ты была..."
Он умер в августе 1958 года, написав перед смертью два письма-завещания: эмигрантам и Советскому правительству. В обоих одна просьба: позаботиться о его вдове, которая "никогда не имела антисоветских взглядов".
Его памяти она посвятила пронзительные стихи:
Скользит слеза из-под усталых век,
Звенят монеты на церковном блюде.
О чём бы ни молился человек,
Он непременно молится о чуде:
Чтоб дважды два вдруг оказалось пять
И розами вдруг расцвела солома,
Чтобы к себе домой прийти опять,
Хотя и нет ни "у себя", ни дома.
Чтоб из-под холмика с могильною травой
Ты вышел вдруг, весёлый и живой.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОССИЮ
Похоронив мужа, Одоевцева перебралась в другую богадельню - Ганьи в пригороде Парижа. Там, по настоянию друга-поэта Юрия Терапиано, она написала и в 1967 году издала первую книгу своих мемуаров "На берегах Сены". Там же встретила своего третьего мужа.
Яков Горбов, ее ровесник, бывший царский офицер, работал в Париже таксистом, в годы войны вступил добровольцем во французскую армию, был тяжело ранен и попал в плен. Жизнь ему будто бы спасла книга, которую он всегда носил на груди и которую пробила пуля - роман Одоевцевой "Изольда" (правда, и об этом мы знаем только от нее). В доме престарелых он лечился, а жил в своей квартире на улице Касабланка. Там и поселилась Ирина Владимировна, решившая согреть заботой последние годы своего верного поклонника. Они прожили вместе чуть больше трех лет; в 1981 году Горбов умер, она опять осталась одна. Через два года появилась вторая книга мемуаров, не вызвавшая интереса во Франции. Зато оба тома взахлеб читали в СССР - вместе с прочей контрабандной диссидентской литературой.
Потому-то в начале перестройки журналистка Анна Колоницкая, оказавшись в Париже, первым делом бросилась разыскивать Одоевцеву. И, наконец, услышала в трубке глуховатый грассирующий голос: "Приходите, конечно, только дверь откройте сами - ключ под ковриком". Одоевцева была прикована к постели после перелома шейки бедра и нескольких неудачных операций. Выслушав гостью, всплеснула руками: "Боже мой, вы, должно быть, ангел! Дайте мне дотронуться до вас, чтобы я поверила".
Анна с ходу предложила ей вернуться на родину, но сказать было проще, чем сделать. К делу собкор "Литературной газеты" в Париже Александр Сабов, пробивший первую публикацию о поэтессе...
В апреле 1987 года 92-летнюю поэтессу усадили в самолет Париж - Ленинград. В городе серебряной юности ее ждал восторженный прием, городские власти выделили квартиру на Невском проспекте, обеспечили пенсию и медицинский уход. Довольно быстро были изданы обе книги мемуаров Ирины Одоевцевой - с цензурными изъятиями, зато такими тиражами (250 и 500 тысяч!), какие на Западе даже представить было нельзя. Она надеялась издать свои стихи и романы, закончить начатую в Париже третью книгу воспоминаний - "На берегах Леты"...
Слушая по радио политические дебаты (телевизора у нее не было), с беспокойством спрашивала: неужели я вернулась, чтобы стать свидетелем новой революции? Потому и жить предпочитала прошлым. Литературовед Н. Кякшто писал: "Она сумела воссоздать в своем доме атмосферу литературного салона Серебряного или постсеребряного века: к ней в гости приходили молодые литераторы, артисты, начинающие поэты, просто интересующиеся искусством люди - она всем открывала свое сердце, всех радовала и вдохновляла".
В последние годы Одоевцева плохо видела, временами заговаривалась, но сохраняла всегдашнее жизнелюбие. За несколько недель до ее смерти Анна Колоницкая (написавшая о ней книгу воспоминаний "Все чисто для чистого взора") по просьбе одного из биографов спросила, в какой последовательности Гумилев жил с двумя своими возлюбленными. Ирина Владимировна засмеялась и ответила со своим неповторимым грассированием: "Одновременно, Аня! Одновременно!"
PS Она умерла 14 октября 1990 года и была похоронена без всякого ажиотажа на Волковом кладбище. Уйдя к берегам своей последней реки, она оставила нам живые портреты современников, на фоне которых ее собственное отражение почти не видно. Всегда восторгавшаяся другими, вечно недовольная собой - может быть, она была довольна именно таким исходом:
"Я ИСЧЕЗЛА. Я - СТИХОТВОРЕНЬЕ..."
Ирина Одоевцева
«Я маленькая поэтесса с огромным бантом»
Поэтесса Ирина Владимировна Одоевцева (настоящее имя – Ираида Густавовна Гейнике) родилась в Риге 15 (27) июля 1895 года в семье адвоката. Она была участницей «Цеха поэтов» и ученицей Николая Гумилёва. В 1921-м, если верить ее воспоминаниям, вышла замуж за Георгия Иванова. По другой информации, официально они поженились только в 1931 году, в Риге. В 1922 году поэтесса эмигрировала и большую часть жизни провела в Париже. Одоевцева была знакома со многими деятелями культуры Серебряного века и парижской эмиграции. Герои ее воспоминаний – Николай Гумилёв, Осип Мандельштам, Андрей Белый, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Иван Бунин и многие другие. В 1987 году Ирина Одоевцева вернулась в СССР, в Ленинград. Скончалась 14 октября 1990 года. Похоронена на Волковском православном кладбище в Петербурге.
В молодости, да и на протяжении всей жизни, Ирина Одоевцева была исключительно сильной и при этом совершенно очаровательной женщиной – тонкой, изящной блондинкой. Мужчины ею восхищались и обожали, а некоторые дамы поэтического мира – недолюбливали, попросту – завидовали. После смерти отца, известного рижского адвоката, Ирина Одоевцева получила значительное наследство. Жена поэта Осипа Мандельштама (по слухам!) как-то обмолвилась, что Георгий Иванов женился на ней из-за денег. Впрочем, Ирина Владимировна говаривала, что Надежда Мандельштам была единственным человеком, кого она не очень жаловала!
Не особо нежно отзывалась об Одоевцевой и едкая Зинаида Гиппиус. По словам одного из крупнейших специалистов творчества Георгия Иванова и Ирины Одоевцевой Андрея Ардова, «явная нелюбовь Гиппиус к Одоевцевой (перешедшая заодно и на ее мужа) имела в ту пору подкладку куда как „неинтересную“». 1 декабря 1939 года Гиппиус писала из Биаррица близкой знакомой, шведской художнице-теософке Греете Герелл: «Признаюсь тебе, что я иногда завидую Иванову и Пигалице, богатой и никчемной, завидую, презирая себя, равно как и ее саму». Зависть, обыкновенная зависть.
30 апреля 1920 года на квартире Николая Гумилёва имел место литературный прием-раут в честь прибывшего в Петроград Андрея Белого. В числе приглашенных – Ирина Одоевцева, а вскоре появился и запоздавший Георгий Иванов. Гумилёв попросил Одоевцеву прочитать ее стихи. Она, взволнованная, не знала, что выбрать. Тогда Гумилёв предложил «Балладу о толченом стекле». Несколько месяцев назад он сам забраковал ее и спрятал в папку с надписью «Братская могила неудачников»! Но волнение прошло, и Одоевцева начала читать. Жутковатая история о солдате, который решил подзаработать на толченом стекле, подмешанном в соль, и был мистически покаран за смерть односельчан, потрясла присутствующих и содержанием, и оригинальной формой предельно упрощенного стиха. «Теперь вас каждая собака знать будет», – резюмировал Гумилёв.
На том приеме, когда к Ирине Одоевцевой пришла ее литературная слава, она впервые увидела Георгия Иванова, ставшего ее любовью. Иванова Одоевцевой представил сам Николай Гумилёв: «Самый молодой член „Цеха поэтов“ и самый остроумный, его называют „общественное мнение“, он добросовестно создает и губит репутации. Постарайтесь ему понравиться». Одоевцева писала об их первой встрече: «Я молча подаю руку Георгию Иванову. В первый раз в жизни. Нет. Без всякого предчувствия». Ученица выполнила и даже перевыполнила совет Гумилёва. Она понравилась Иванову так сильно, что тот, «разрушитель и создатель репутаций», провозгласил «Балладу» «литературным событием» и «новым словом в поэзии», а саму Одоевцеву объявил первооткрывателем жанра современной баллады.
Они соединились в Петрограде 10 сентября 1921 года, чтобы прожить вместе 37 лет, до последнего его дня. Ирина Одоевцева переехала с Бассейной к нему на Почтамтскую, в квартиру, которую Георгий Иванов невольно делил с поэтом Георгием Адамовичем. Вечерами она забиралась с ногами на диван, слева – один Георгий, муж, в своей излюбленной позе, с подогнутой ногой, справа – второй, Адамович. Она – молчком, они – размышляя вслух о вещах, глубоко исполненных мистики. Ее это завораживало, она чувствовала себя приобщенной к высшему духовному знанию.
C Гумилёвым же, своим литературным учителем, Ирина Одоевцева познакомилась значительно раньше, на лекциях «Живого слова», проходивших в Тенишевском училище. Позднее, когда Ирина стала уже «Одоевцевой, его ученицей», как Гумилёв с гордостью называл ее, он со смехом признавался, каким страданием была для него эта первая в его жизни «злосчастная» лекция по поэзии! Одоевцева не считала свои стихи чем-то выдающимся, никогда не мечтала о славе. Самым большим успехом пользовалось ее стихотворение, кончавшееся строфой:
Ни Гумилёв, ни злая пресса
Не назовут меня талантом,
Я маленькая поэтесса
С огромным бантом.
Из воспоминаний Одоевцевой «На берегах Невы»: «Как началась наша дружба с Гумилёвым? Но можно ли наши отношения назвать дружбой? Ведь дружба предполагает равенство. А равенства между нами не было и быть не могло. Я никогда не забывала, что он мой учитель, и он сам никогда не забывал об этом. Я иду рядом с Гумилёвым. Я думаю только о том, чтобы не споткнуться, не упасть. Мне кажется, что ноги мои невероятно удлинились, будто я, как в детстве, иду на ходулях. Крылья за плечами? Нет, я в тот первый день не чувствовала ни крыльев, ни возможности лететь. Все это было, но потом, не сегодня, не сейчас». Гумилёв тогда провожал Одоевцеву до дома в первый раз. Она так разнервничалась, что раскраснелась и была не в силах пошевелиться от ужаса! «Вы нервны, и даже слишком», – сказал он тогда.
Они часто встречались, обсуждали литературу, поэзию и философию. Гумилёв нередко подтрунивал над начинающей поэтессой. Как-то, собираясь на литературный вечер, он сказал: «Я надену фрак, чтобы достойно отметить Пушкинское торжество». На удивленный взгляд Одоевцевой продолжил: «Сейчас видно, что вы в Париже не бывали. Там на литературных конференциях все более или менее во фраках и смокингах». Одоевцева задумалась: «Ведь мы не в Париже, а в Петербурге. Да еще в какое время. У многих даже приличного пиджака нет. В театр и то в валенках ходят». На что Гумилёв самодовольно заметил: «А у меня вот имеется лондонский фрак и белый атласный жилет. Я и вам советую надеть вечернее, декольтированное платье. Ведь у вас их после вашей покойной матушки много осталось».
Незадолго до смерти Гумилёв после их длинной беседы сказал Одоевцевой: «Клянусь, где бы и когда бы я ни умер, явиться к вам после смерти и все рассказать». Эта фраза долго преследовала поэтессу, но «он так и не сдержал своего обещания, не являлся». Не остался на память и маленький толстый альбом из пергамента, который Гумилёв подарил поэтессе в начале «ее ученичества». Альбом был куплен в Венеции и предназначался, по словам Гумилёва, для того, чтобы «записывать туда стихи, посвященные Одоевцевой». После ареста Гумилёва в августе 1921 года родные Ирины Одоевцевой уничтожили альбом вместе с черновиком его автобиографии и всеми книгами с подписями. Это было сделано против воли поэтессы из страха возможного обыска.
После отъезда во Францию Георгий Иванов и Ирина Одоевцева жили в Париже. Когда началась Вторая мировая война, оба поняли, что оставаться в столице опасно. Они перебрались в приморский Биарриц, где жили ни в чем себе не отказывая. Она играла в бридж, устраивала приемы, он – пил.
Время шло. В один прекрасный день немцы реквизировали дом под Биаррицем, а в их парижский дом попала бомба. Достаток стремительно оскудевал. «Это была еще „позолоченная бедность“, – признается Ирина Одоевцева, – и мы себе плохо представляли, что с нами случилось, надеясь на то, что скоро все пойдет по-прежнему, и даже лучше прежнего». Основания для надежд имелись: немцы изгнаны из Парижа, война окончена. Георгий Иванов объявлен первым поэтом эмиграции. А поскольку в СССР поэзии нет, он просто первый русский поэт. Он по-прежнему легко писал, прямо-таки дышал стихами, хотя часто уничтожал написанное. Полоса известности наступила и для Одоевцевой. Она работала на износ, сочиняя пьесы, сценарии, романы по-французски и получая повышенные авансы и гонорары.
После войны, когда денег от наследства у Одоевцевой не осталось, гонорары за романы стали главным источником их с мужем существования. Они снимали номер в парижском отеле «Англетер» в Латинском квартале. Один из сценариев Одоевцевой принял Голливуд, планы строились самые радужные. Но голливудский контракт так и не был подписан. Георгий Иванов нигде не работал, писал стихи только по вдохновению, любил спать до полудня и читать детективы. Тем не менее как поэт он был очень популярен, его даже собирались выдвинуть на Нобелевскую премию. Ирина Одоевцева настолько трепетно относится к мужу, что получила от желчного Бунина ярлык «подбашмачной жены».
Им пришлось перебраться в самый дешевый отель, окно их комнаты выходило в темный дворик, похожий на колодец. У Одоевцевой появился глубокий кашель, и врачи поставили диагноз: чахотка. «Только, ради бога, не говорите Жоржу», – просила больная. Иванов же целыми днями бегал по Парижу в поисках денег и еды. Но ту еду, которую он все-таки добывал, Одоевцева тайком выбрасывала. Она твердо решила умереть, чтобы не быть ему в тягость. К счастью, диагноз оказался ошибочным, у нее – лишь воспаление легких и малокровие от переутомления. Ее выходили, и отныне мечта знаменитой поэтической пары – не шикарный особняк в Париже или у моря, а всего-навсего старческий приют в Йере, на юге Франции. И хотя они по возрасту не подходили (обоим не было шестидесяти), им с невероятным трудом удалось в нем поселиться. Там Георгий Иванов написал свои последние стихи, вошедшие в «Посмертный дневник», равного которому, пожалуй, нет в русской поэзии. Его не оставляла депрессия и страх смерти, которой он боялся до отчаяния. Но почти все стихи Иванов посвятит той, которую любил до последнего дня: «Я даже вспоминать не смею, какой прелестной ты была…» – писал он о начале их любви.
Георгий Иванов умер в 1958 году в том самом приюте для стариков в Йере. Он умер на больничной койке, чего так боялся. Перед смертью он написал завещание, в котором, обращаясь к эмиграции просил позаботиться о его вдове.
После смерти мужа Ирина Владимировна поселилась в очередной богадельне, на сей раз под Парижем. Лишь через двадцать лет она вышла замуж. Ее мужем стал писатель Яков Горбов. Бывший русский офицер, бывший вольнонаемный французской армии, даже в лагере военнопленных, попав туда тяжелораненым, он не расставался с ее романом «Изольда». Причем пуля поранила и книгу, которую он всегда носил на груди. Горбов окончил во Франции два инженерных вуза, но стал парижским таксистом и одновременно писателем. Один за другим увидели свет три его романа, написанные на французском языке. С Яковом Горбовым Одоевцева прожила четыре года, до самой его смерти. И снова она осталась одна, наедине со своими рукописями.
После перестройки Ирина Владимировна с восторгом приняла довольно опрометчивое, как признавалась потом, решение вернуться в Россию. Союз писателей СССР официально пригласил ее вернуться на родину. Одоевцева приняла предложение немедленно, чем вызвала бурю в эмигрантских кругах. Эмигранты обвинили ее ни много ни мало в предательстве. И только Андрей Седых, секретарь Бунина, сказал: «Одоевцева едет? Ай да девка, молодец!»
В Ленинграде Одоевцевой дали квартиру на Невском проспекте, 13, обеспечили медицинский уход, организовали несколько встреч с читателями. Ее бережно возили с эстрады на эстраду, как говорящую реликвию. Ее мемуары наконец-то были изданы в СССР двухсоттысячным тиражом, который превзошел общий тираж всех ее книг за годы эмигрантской жизни. Она все-таки успела увидеть издание своих произведений на родине. «Живу я здесь действительно с восхищением», – писала Одоевцева подруге Элле Бобровой, перефразируя строку одного из своих стихотворений. Состояние ее здоровья ухудшалось, не давая возможности вернуться к начатой еще во Франции рукописи третьей книги мемуаров «На берегах Леты». В этой книге Одоевцева собиралась рассказать «с полной откровенностью о себе и других», но книга осталась недописанной.
Ирина Владимировна Одоевцева умерла в Ленинграде 14 октября 1990 года в возрасте 95 лет. Ее похоронили на Волковском православном кладбище. И Серебряный век окончательно остался в прошлом.
В своих воспоминаниях «На берегах Сены» и «На берегах Невы» Одоевцева не написала практически ни одного слова о себе. Эти книги о современниках были написаны с любовью, уважением, нежностью: «Я пишу о них и для них. О себе я стараюсь говорить как можно меньше и лишь то, что так или иначе связано с ними…
…Да, я восхищалась ими. Я любила их. Но ведь любовь помогает узнать человека до конца – и внешне и внутренне. Увидеть в нем то, чего не могут разглядеть равнодушные, безучастные глаза… Когда любишь человека, видишь его таким, каким его задумал Бог».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.Трудно объяснить, почему так вышло, но о биографии Ирины Одоевцевой мы достоверно знаем далеко не всё. История её жизни изобилует «белым пятнами» и разночтениями - к примеру, в десятилетнем диапазоне «плавает» дата замужества. Любопытно, что Одоевцева - одна из тех немногих, кто уехал после революции, но позже вернулся в СССР. Хотя, в отличие от того же Эренбурга, Одоевцева сделала это уже во время «перестройки». Она умерла в Ленинграде 14 октября 1990 года, в почтенном возрасте 95 лет.
Стихи Ирины Одоевцевой - прекрасный образец «Серебряного века», воплощение идей акмеизма. Николай Гумилёв считал её «своей лучшей ученицей». За границей Одоевцева больше работала над прозой, и, возможно, так до конца и не реализовалась в качестве поэтессы. Но причислять её к классикам это нисколько не мешает.
Юность и раннее творчество Одоевцевой
Будущая поэтесса, настоящее имя которой - Ираида Гейнике, родилась в Риге в семье известного адвоката. Отец обеспечил своей дочери, появившейся на свет 15 (27 по новому стилю) июля 1895 года отличное домашнее образование, которое она позже продолжила в гимназии. Ирина Одоевцева стихи писать начала очень рано, но когда именно - мы точно не может сказать.
Псевдоним был взят поэтессой в честь матери, как только она решила всерьёз посвятить себя литературе. По всей видимости, ей хотелось выглядеть в глазах читателей более «русской» поэтессой.
После гимназии Одоевцева перебралась в Петербург. Здесь она познакомилась с Николаем Гумилёвым, оказавшим огромное влияние на её творческое развитие, и вступила в его «Цех поэтов».
Стихи Ирины Одоевцевой впервые получили популярность в 1921 году, а укрепил успех вышедший через год сборник «Двор чудес». Уже на рубеже 1922-1923 поэтесса покинула Петербург, но успела повидать в этом городе многое. Первая часть её мемуаров - «На берегах Невы», очень подробно описывает литературную жизнь столицы. Одоевцева общалась с Мандельштамом, Белым, Гиппиус, Мережковским, Буниным и другими классиками русской литературы.
Ирина Одоевцева в эмиграции
Неизвестно, действительно ли Одоевцева вышла замуж на Георгия Иванова, другого известного поэта «Серебряного века», в 1921 году, как написано в её воспоминаниях. Ряд свидетельств говорит о том, что это произошло уже почти через 10 лет после эмиграции.
Так или иначе, поэтесса покинула Россию в начале 1920-х, как и очень многие её коллеги - наверное, нет смысла говорить о причинах подобного шага. Она оказалась в Париже, где в итоге и провела большую часть жизни (чему и посвящена вторая часть мемуаров - «На берегах Сены»).
Теперь Ирина Одоевцева стихи в своём творчестве сочетала с прозой - помимо мемуаров, у неё вышел целый ряд весьма успешных романов. Однако и сборники стихов продолжали появляться. В СССР её, разумеется, не издавали. Одоевцева жила исключительно на гонорары, поскольку наследство отца досталось большевикам.
Возвращение в СССР
На Родину Одоевцева, после 65 лет за рубежом, вернулась по приглашению Союза Писателей. «Перестройка» наконец-то позволила по достоинству оценить её творчество, а финансовое положение поэтессы во Франции становилось всё более удручающим.
После возвращения особую популярность обрели именно её мемуары, хотя в некоторых изложенных фактах и есть повод сомневаться.
Poembook, 2014
Все права защищены.