Пьер Жильяр

Жильяр оказался талантливым фотографом. На его фотографиях можно увидеть царя, который играет с сыном или пилит дрова, царских дочерей, работающих в огороде. На этих искренних снимках очень близкого к императорскому дому человека моменты счастья соседствуют с минутами страдания, напоминая о страшной судьбе царской семьи. А главное, он смог через консула Великобритании и французского генерала Мориса Жане Жильяр тайно переправить свой фотоархив во Францию, а затем в Швейцарию, тем самым сохранив их.

Петр Андреевич, как называли учителя при дворе, или по семейному - ласково-уменьшительно - Жилярик родился в 1879 году в местечке Fiez, километрах в тридцати пяти выше Лозанны - четвертого по величине города Швейцарии и столица франкоязычного кантона Во.
Пьер Жильяр обучался в Лозаннском университете, который тогда находился во Дворце Гавриила Рюмина на площади Riponne.

Бывшее здание Лозаннского университета
В настоящее время при библиотеке кантонального Университета (BCU) Лозанны создан Фонд Пьера Жильяра.

Осенью 1904 года Пьер Жийяр принял приглашение герцога Сергия Лейхтенбергского, приходившегося Императору Николаю Второму дядей, обучать в России французскому языку его сына. Царская семья познакомилась с Пьером Жильяром в Петергофе.

Молодой учитель французского, зарекомендовал себя очень хорошо – это был честный и обаятельный молодой человек, и при этом – прекрасный педагог. Примерно через год после поступления на должность к герцогу Сергию (в 1905 году) Пьер Жильяр получил как казалось тогда - блестящее предложение, – двум старшим дочерям Государя нужен был учитель французского языка.

Царский дворец в Крыму. Царская семья жила в Ливадии гораздо свободнее, чем в Царском Селе или Петергофе, этим, в значительной степени, объясняется любовь к Ливадии всех ее членов.

Пьер Жильяр со своими ученицами, великими княжнами Ольгой и Татьяной в Ливадии, 1911 год

Первый урок, навсегда сохранившийся в памяти Жильяра, прошел на даче Александрия. К удивлению и большому смущению учителя, на этом уроке присутствовала сама Императрица Александра Федоровна. Потом она еще не раз посещала занятия. Впоследствии Жильяр отметил небольшую, но немаловажную для него деталь – когда Царица присутствовала на уроках своих дочерей, ему никогда не приходилось ждать, пока ученицы разложат на столе тетради и письменные принадлежности. И потом, в отсутствии матери, Княжны не позволяли себе лениться.

Довольно быстро Жильяр сдружился со старшей своей ученицей, Великой Княжной Ольгой Николаевной, которая стала его любимицей.

Ольга Николаевна

"Старшая из Великих Княжен, Ольга, девочка десяти лет, очень белокурая, с глазками, полными лукавого огонька, с приподнятым слегка носиком, рассматривала меня с выражением, в котором, казалось, было желание с первой минуты отыскать слабое место, – но от этого ребенка веяло чистотой и правдивостью, которые сразу привлекали к нему симпатии"...

"Старшая, Ольга Николаевна, обладала очень живым умом. У нее было много рассудительности и в то же время непосредственности. Она была очень самостоятельного характера и обладала быстрой и забавной находчивостью в ответах...

Я вспоминаю, между прочим, как на одном из наших первых уроков грамматики, когда я объяснял ей спряжения и употребление вспомогательных глаголов, она прервала меня вдруг восклицанием: "Ах, я поняла, вспомогательные глаголы – это прислуга глаголов; только один несчастный глагол "иметь" должен сам себе прислуживать!"... Вначале мне было не так легко с нею, но после первых стычек между нами установились самые искреннее и сердечные отношения".

Жильяр был талантливым учителем, умевшим, как можно судить по его воспоминаниям, глубоко проникать в суть характеров своих учеников, выявлять их индивидуальность и уже на основе этого строить методику обучения, к каждому находя собственный подход. При этом он не требовал от своих учениц больше того, на что они были способны.

Когда наследнику исполнилось 9 лет, с просьбой взять на себя его воспитание Император и Императрица обратились к Пьеру Жильяру – уже проверенному учителю, ставшему близким другом Семьи.

Жильяр прекрасно понимал, что Цесаревич Алексей Николаевич – мальчик не совсем обычный. Гемофилия, тяжелая, смертельно опасная болезнь, не могла не наложить отпечаток на характер этого доброго, веселого и общительного по природе ребенка.
Пьер Жильяр: "Вот такова была ужасная болезнь, которой страдал Алексей Николаевич; постоянная угроза жизни висела над его головой: падение, кровотечение из носа, простой порез, все, что для обыкновенного ребенка было бы пустяком, могло быть для него смертельно.

Наследника нужно было окружать особым уходом и заботами в первые годы его жизни и постоянной бдительностью стараться предупреждать всякую случайность. Вот почему к нему по предписанию врачей были приставлены, в качестве телохранителей, два матроса с Императорской яхты: боцман Деревенько и его помощник Нагорный, которые по очереди должны были за ним следить".

Государыня Александра Феодоровна не могла быть с сыном такой строгой, как ей, быть может, хотелось бы. Жильяр вспоминал в своей книге "Император Николай II и Его Семья": "Она отлично знала, что смерть может наступить от этой болезни каждую минуту, при малейшей неосторожности Алексея, которая даром пройдет каждому другому. Если он подходил к ней двадцать раз в день, то не было случая, чтобы она его не поцеловала, когда он, подойдя к ней, уходил от нее. Я понимал, что она каждый раз, прощаясь с ним, боялась не увидеть его более".

Конечно больной ребенок был баловнем семьи. Сохранились например кадры, где маленький царевич бьет фрейлину, повернувшуюся к нему спиной - ведь это было строжайше запрещено этикетом.
Опытный педагог, Жильяр фактически спас Цесаревича как личность, хотя поначалу учителю на новой должности пришлось весьма нелегко.

..."В это время он был ребенком, плохо переносившим всякие попытки его сдерживать; он никогда не был подчинен никакой дисциплине. Во мне он видел человека, на которого возложили обязанность принуждать его к скучной работе и вниманию и задачей которого было подчинить его волю, приучив его к послушанию. .. У меня создавалось вполне ясное впечатление глухой враждебности, которая иногда переходила в открытую оппозицию"...

"Тем временем дни шли за днями, и я чувствовал, как укрепляется мой авторитет. Я мог отметить у моего воспитанника все чаще и чаще повторявшиеся порывы доверчивости, которые были для меня как бы залогом того, что вскоре между нами установятся более сердечные отношения.

По мере того как ребенок становился откровеннее со мной, я лучше отдавал себе отчет в богатстве его натуры и убеждался в том, что при наличии таких счастливых дарований было бы несправедливо бросить надежду...

У него была большая живость ума и суждения и много вдумчивости. Он поражал иногда вопросами выше своего возраста, которые свидетельствовали о деликатной и чуткой душе. Я легко понимал, что те, которые не должны были, как я, внушать ему дисциплину, могли без задней мысли легко поддаваться его обаянию. В маленьком капризном существе, каким он казался в начале, я открыл ребенка с сердцем от природы любящим и чувствительным к страданиям, потому что сам он уже много страдал. Как только это убеждение вполне сложилось во мне, я стал бодро смотреть в будущее".

Впоследствии он напишет, что Алексей Николаевич страдал от отсутствия товарищей. "Оба сына матроса Деревенько, его обычные сотоварищи в играх, были гораздо моложе его и ни по образованию, ни по развитию ему не подходили. Правда, по воскресениям и праздникам к нему приезжали двоюродные братья, но эти посещения были редки....К счастью, его сестры, как я уже говорил, любили играть с ним; они вносили в его жизнь веселье и молодость, без которых ему было бы очень трудно".

Видимо, эту проблему Жильяр считал достаточно серьезной, если в своих воспоминаниях упомянул о ней не единожды. Так, например, он рассказывает о том, как Царевич обрел наконец настоящего товарища – сына лейб-хирурга Деревенько. "Между тем я был особенно озадачен приисканием Наследнику товарищей. Эту задачу было очень трудно разрешить. По счастью, обстоятельства сами собой отчасти пополнили этот пробел. Доктор Деревенько имел сына одних, приблизительно, лет с Наследником. Дети познакомились и вскоре подружились; не проходило воскресенья, праздника или дня отпуска, чтобы они не соединялись. Наконец они стали видаться ежедневно, и Цесаревич получил даже разрешение посещать доктора Деревенько, жившего на маленькой даче недалеко от дворца".

Впоследствии Коля Деревенько вместе с отцом последовал за арестованной Царской Семьей в Тобольск, затем в Екатеринбург. В Тобольске Коля был единственным, кто по воскресным дням допускался к Царской Семье и очень скрашивал безрадостное существование Наследника в заточении.

Конечно же, Пьер Жильяр вполне отдавал себе отчет в том, что он воспитывает не просто мальчика, а Наследника Российского престола. И он прекрасно понимал, что важные качества для Монарха – это сострадание и чуткость, умение прислушиваться к мнению других людей, восприятие своей великой задачи именно как служения своему народу, но не как повод для тщеславия и гордыни.

"Я понимал яснее, чем когда-либо, насколько условия среды мешали успеху моих стараний. Мне приходилось бороться с подобострастием прислуги и нелепым преклонением некоторых из окружающих. И я был даже очень удивлен, видя как природная простота Алексея Николаевича устояла перед этими неумеренными восхвалениями.

Я помню, как депутация крестьян одной из центральных губерний России пришла однажды поднести подарки Наследнику Цесаревичу. Трое мужчин, из которых она состояла, по приказу, отданному шепотом боцманом Деревенько, опустились на колени перед Алексеем Николаевичем, чтобы вручить ему свои подношения. Я заметил смущение ребенка, который багрово покраснел.

Как только мы остались одни, я спросил его, приятно ли ему было видеть этих людей перед собою на коленях.

"Ах нет! Но Деревенько говорит, что так полагается!"...
Я переговорил тогда с боцманом, и ребенок был в восторге, что его освободили от того, что было для него настоящею неприятностью".

И. Степанов вспоминает: "В последних числах января 1917 года я был в Царском Александровском дворце у гувернера Наследника Жильяра, и мы вместе с ним прошли к Цесаревичу. Алексей Николаевич с каким-то кадетом оживленно вел игру у большой игрушечной крепости. Они расставляли солдатиков, палили из пушек, и весь их бойкий разговор пестрел современными военными терминами: пулемет, аэроплан, тяжелая артиллерия, окопы и прочее. Впрочем, игра скоро кончилась, и Наследник с кадетом стали рассматривать какие-то книги. Затем вошла Великая Княжна Анастасия Николаевна...






тетради и рисунки Алексея

Вся эта обстановка детских двух комнат Наследника была проста и нисколько не давала представления о том, что тут живет и получает первоначальное воспитание и образование будущий Русский Царь. На стенах висели карты, стояли шкафы с книгами, было несколько столов, стульев, но все это просто, скромно до чрезвычайности".

Фотография сделана после отречения Николая II

Жильяр был фактически членом семьи Романовых. Когда перед ним встал выбор, последовать ли за Царским Семейством в ссылку или вернуться на родину, в Швейцарию, то, надо полагать, он не раздумывал ни секунды. Семья Государя Николая стала и его семьей; Царь, Царица, их дети были для него по-настоящему родными людьми. Он разделил с ними заключение в Тобольске. Там наставник по-прежнему занимался с Цесаревичем, преподавал ему и его сестрам французский язык.

Пьер Жильяр и император Николай II в парке на огородах

В тобольской ссылке

Последняя фотография царского семейства

В Екатеринбурге семья Николая Второго и их преданный друг Пьер Жильяр были разлучены уральскими комиссарами. Арестованных поселили в доме Ипатьева, а Жильяру, как иностранному подданному, объявили, что он свободен. Но Жильяр рвался в дом с закрашенными окнами, прекрасно отдавая себе отчет в дом, что идет, вероятно, на смертельный риск, но все-таки делал все возможное, чтобы его вновь поселили с арестованной Царской Семьей и ее верными слугами.

Групповое фото приближённых Царской Семьи, последовавших в сылку за царским семейством
Слева направо: Екатерина Адольфовна Шнейдер, граф Илья Леонидович Татищев, Пьер Жильяр, графиня Анастасия Васильевна Гендрикова, князь Василий Александрович.
Только Пьер Жильяр не был убит. Все остальные приняли мученический венец.

Были спекуляции на эту тему, но обращение доктора Боткина, заключенного с Императорским Семейством в доме Ипатьева, к председателю областного исполнительного комитета замечательно отображает, кем был Пьер Жильяр для Цесаревича Алексея.

"Как врач, уже в течение десяти лет наблюдающий за здоровьем семьи Романовых, находящейся в настоящее время в ведении областного Исполнительного комитета, вообще и в частности Алексея Николаевича, обращаюсь к Вам, г-н Председатель, со следующей усерднейшей просьбой... усерднейшим ходатайством допустить г.г. Жильяра и Гиббса к продолжению их самоотверженной службы при Алексее Николаевиче Романове, а ввиду того, что мальчик как раз сейчас находится в одном из острейших приступов своих страданий, особенно тяжело им переносимых вследствие переутомления путешествием, не отказать допустить их - в крайности же - хотя бы одного г. Жильяра, к нему завтра же.
Ев. Боткин".

Ходатайство Боткина удовлетворено не было. Жильяр был вынужден выехать из Екатеринбурга, но как только белогвардейские войска вступили в город, тут же вновь вернулся туда. Но ни Императора с Императрицей, ни их детей, ни их преданных слуг уже не было в живых.

Пьер Жильяр долго не мог поверить в это. Он даже начал собственное расследование обстоятельств исчезновения Царской Семьи, потом помогал следователю Н. Соколову, проводившему официальное следствие, когда Екатеринбург перешел под власть "белых".
Он, наконец, смог попасть в дом Ипатьева, где убедился, что погиб не только Николай (о чём большевики оповестили город через листовки на заборах), но и вообще все, кто оказался рядом с ним.

В 1920-м году Пьер Жийяр смог вернуться на родину в Швейцарию, где продолжил работу в университете Лозанны, став там профессором, был награждён Орденом Почётного Легиона.
Интересно то, что он смог вывезти из России няню великой княжны Анастасии Александру Теглеву, на которой впоследствии (уже в Швейцарии) женился.
Александра Александровна Теглева-Жийяр умерла в 1955 году.

В 1921 году Пьер Жийяр издал книгу «Трагическая судьба Николая Второго и его семьи», которая несколько раз цитировали выше.

В 1925 году сестра Николая II, великая княгиня Ольга Александровна просила помощи у Жильяра и его жены в расследовании дела относительно некой Анны Андерсон (Чайковской - Франциской Шанцковской), выдававшей себя за Великую княжну Анастасию Николаевну. Пьер Жийяр откликнулся сразу же.

Анастасия

В это время Анна Андерсон чувствовала себя очень плохо. О дальнейшем он вспоминал следующим образом:
« Опускались сумерки. Госпожа Чайковская (…) лежала в постели и выглядела совершенно обессилевшей, её лихорадило. Я задал ей по-немецки несколько вопросов, на которые она отвечала невнятными восклицаниями. В полном молчании мы с необычайным внимание вглядывались в это лицо в тщетной надежде отыскать хоть какое-то сходство со столь дорогим для нас прежде существом. Большой, излишне вздёрнутый нос, широкий рот, припухшие полные губы - ничего общего с великой княжной: у моей ученицы был прямой короткий нос, небольшой рот и тонкие губы. Ни форма ушей, ни характерный взгляд, ни голос - ничего не оставляло надежды. Словом, не считая цвета глаз, мы не увидели ни единой черты, которая заставила бы нас поверить, что перед нами великая княжна Анастасия - эта женщина была нам абсолютно незнакома… »

Стоит также вспомнить, что Жильяр участвовал в разоблачении Алексея Пуцято, первого из самозванцев, выдававших себя за «чудом спасшегося цесаревича» Алексея Николаевича, и с достаточной проницательностью предсказал появление и множества других самозванцев впредь.

Жильяр оставался главным свидетелем в делах о лжедетях Николая II. Но 30 мая 1962 г. Жильяр попадает в автокатастрофу, после которой он уже так и не оправился. Он умер спустя четыре года, в возрасте восьмидесяти трёх лет

Фонд Пьера Жильяра представлял в Историческом музее Москвы выставку «Последние дни Романовых. Фотографии Пьера Жильяра» с около 300 снимков домашней и повседневной жизни императорской семьи, без официоза и ретуши.
Музей-заповедник «Царское Село» получил в дар предметы, принадлежавшие Пьеру Жильяру - чайный комплект и набор столовых предметов (всего 34 наименования).

Предметы в 1909 году подарила учителю великая княжна Анастасия Николаевна. Все они изготовлены мастерами знаменитой фирмы И.Е. Морозова, поставщика Императорского двора.

Их передала музею племянница Жильяра – Франсуаза Годе, проживающая в Женеве.

Памятник на Ганиной Яме - затопленного рудника под Екатеринбургом, куда после расстрела были сброшены останки последнего императора страны и его семьи.

Настоящая книга является единственным полным разрешенным автором русским изданием.

Мы сознательно изменили текст заглавия, принятого автором: «Трагическая судьба Николая II и его семьи», дабы это издание не смешали, по недоразумению, с появившимися ранее без разрешения автора двумя другими переводами его статей, помещавшихся во французском журнале «Illustration». Как видно из предисловия автора, эти статьи, расширенные и дополненные, вошли в содержание последних глав настоящей книги, заключающей в себе, кроме того, воспоминания Г. Жильяра за 13 лет пребывания его при Дворе, в качестве Наставника Царских детей.

Считаем долгом выразить искреннюю благодарность С. Д. Сазонову, согласившемуся предпослать этой книге несколько страниц своих личных воспоминаний, и генералу Е. К. Миллеру, любезно сообщившему нам подлинный текст акта отречения от престола Императора Николая II и прощального слова его войскам.

Мне неоднократно приходилось встречаться с автором прекрасной книги, появляющейся ныне в переводе на русский язык. В ней близким очевидцем передается, просто и правдиво, рассказ о семейной жизни трагически погибшей Царской семьи и скорбная повесть о ее судьбах с начала русской революции вплоть до мученической кончины всех ее членов.

Едва ли мог бы кто-либо иной из лиц, близко стоявших к Царской семье, дать нам с большим правом на наше внимание и доверие эту книгу, как не иностранец, чуждый одинаково партийности, заедающей нашу жизнь, и соображений честолюбия или личной выгоды, скромно исполнявший свой долг преподавателя Царских детей и живший в ближайшем соприкосновении с семьей Государя, не внешней, показной, а внутренней, будничной ее жизнью.

Наблюдательность и живой человеческий интерес, которые г-н Жильяр вносит в исполнение принятых на себя обязанностей, дали ему возможность всесторонне ознакомиться с чрезвычайно замкнутым строем жизни семьи, ревниво оберегавшей свое семейное святилище не только от всяких посягательств извне, но даже от нескромнаго взора.

Мои встречи с Жильяром начались, сколько я помню, в Ливадии, куда я ездил для доклада Государю во время пребывания там Двора и где я обыкновенно проводил некоторое время. В Крыму Царская семья жила гораздо свободнее, чем в Царском Селе или Петергофе. Этим, в значителной степени, объясняется любовь к Ливадии всех ее членов.

Там создавалась для них возможность более свободных передвижений и встреч с людьми иными, кроме тех, которые постоянно исполняли при них какие-нибудь служебные обязанности, словом, - расширялись их горизонты. По выражению одной из Великих Княжен, в Крыму была жизнь, а в Петербурге - служба.

Когда началась война, и поездки в Крым прекратились, мне пришлось ездить сперва в Ставку Великого Князя Николая Николаевича, когда он стоял во главе армии, причем обыкновенно мои поездки в Барановичи совпадали с пребывалием там Государя, а затем, после принятия им на себя обязанностей Главнокомандующего, я ездил в Могилев, куда была перенесена Главная Квартира. Когда, что случалось часто, Наследник гостил у своего отца, его неизменно сопровождал Жильяр, и в этих случаях мне приходилось видать их обоихь.

Из этих поездок в Могилев мне особенно памятна одна, та, которую я совершил в конце июня 1916 года.

Война, казалось, затягивалась на бесконечное время. Немцы сильно теснили на западном фронте наших союзников, Польша уже более полугода была во власти врагов, и на нас тяжело отзывался, нравственно и матерьяльно, недостаток вооружения и боевых запасов. Воодушевление и вера в успех, ознаменовавшие первую стадию войны, начинали уступать место раздражению и сомнениям. Соответственно с этим и внутреннее положение страны становилось все более смутным, благодаря резко обнаруживавшемуся расколу между правительственной властью и общественным мнением.

И в Царской Ставке ощущался гнет тяготевших над Россией событий. Лица, окружавшие Государя, расспрашивали подробно людей случайных, как я, о петроградских слухах и настроениях и отвечали, в свою очередь, на наши вопросы о положении вещей на разных фронтах.

У Государя был тот сосредоточенный вид, который я замечал у него со времени объявления войны и без которого я уже его не видел вплоть до последнего нашего свидания, за месяц до начала революции. Искать тому причин не приходилось. Их было множество, и они были для всех очевидны. Постоянное напряжение нервов и тревога о ходе военных действий отозвались на нем и физически. Он сильно похудел, и на висках и в бороде появились в большом количестве седые волосы. Оставались по-прежнему приветливый взор прекрасных, унаследованных от матери глаз и добрая улыбка, хотя она и стала появляться гораздо реже.

Во всех остальных отношениях он был тем же, каким был всегда, со всеми привлекательными чертами и некоторыми недочетами его типично русского характера. Только присущее ему с раннего детства глубокое религиозное чувство стало, как будто, еще интенсивнее. Глядя на него у церковных служб, во время которых он никогда не поворачивал головы, я не мог отделаться от мысли, что так молятся люди, изверившиеся в помощи людской и мало надеющиеся на собственные силы, а ждущие указаний и помощи только свыше. В его душе к горячей и искренней вере примешивалось, странным образом, какое-то чувство безнадежности, в чем он сам сознавался, называя себя фаталистом. Из факта совпадения дня его рождения с празднованием церковной памяти Иова Многострадального он выводил заключение, что жизнь его будет богата скорбными событиями, и как будто постоянно ожидал их наступления. Этому предчувствию, к несчастью, было суждено сбыться с ужасающей полнотой.

Что бы ни происходило в душе Государя, он никогда не менялся в своих отношениях к окружавшим его лицам. Мне пришлось видеть его близко в минуту страшной тревоги за жизнь единственного сына, на котором сосредоточивалась вся его нежность, и кроме некоторой молчаливости и еще большей сдержанности, в нем ничем не сказывались пережитые им страдания. Это было осенью 1912-го года, в Спале, куда я выехал, по его приказанию, для доклада о моем путешествии в Англию и во Францию и о свиданиях моих с тамошними государственными деятелями. Я нашел Царскую семью в полном сборе. Первые же мои впечатления ясно указывали на то, что виденные мной в заграничной печати известия о болезни Цесаревича были не только не преувеличены, но давали далеко не полную картину серьезности его положения. Между тем, по внешности, все шло как будто обычным чередом. На ежедневных завтраках и обедах появлялись Государь и Великия Княжны, отсутствовала только Императрица, не отходившая ни на минуту от постели больного сына.

Государь принял от меня несколько докладов, подробно говорил со мной о делах и с интересом расспрашивал меня об английской королевской семье, с которой он был, из всех своих родственников, в наиболее близких отношениях. А между тем, в нескольких шагах от его кабинета, лежал при смерти его сын, вымоленный у Бога матерью своей, Наследник Русского Престола, за жизнь которого он отдал бы свою.

На третий день моего пребывания в Спале я узнал от пользовавших Наследника врачей, что на выздоровление больного было мало надежды. Мне надо было возвращаться в Петроград. Откланиваясь Государю перед отъездом, я спросил его о состоянии Цесаревича. Он ответил мне тихим, но спокойным голосом: «надеемся на Бога». В этих словах не было ни тени условности или фальши. Они звучали просто и правдиво.

Сдержанность и самообладание Императора Николая были хорошо известны и составляли предмет удивления всех, кто имел случай наблюдать их. Это были уже не черты нацюнального характера, а качества, выработанные, вероятно, упорным и долгим трудом его разума и воли.

Книга Пьера Жильяра «Император Николай Второй и его семья» - из тех, с которыми, на мой взгляд, каждый истинный почитатель памяти царственных страстотерпцев обязательно должен ознакомиться. Хотя бы в силу того, что Жильяр - один из самых осведомлённых свидетелей эпохи, причём свидетель весьма своеобразный.

Пьер Жильяр

Пьер Жильяр, швейцарец родом, с 1905 года состоял учителем французского языка у дочерей императора Николая Второго, а в 1913 году был назначен наставником к цесаревичу Алексею Николаевичу. В течение многих лет с 1905 по 1917 год Жильяр имел возможности изнутри наблюдать жизнь царской семьи, близко общался с государем и государыней, входил в число их доверенных лиц. В его книге описано немало сцен удивительной откровенности, с которой держал себя Николай Александрович с ним, иностранным подданным, в преданности которого император был уверен.

Жильяр - типичный человек с Запада, но при этом, что удивительно - не русофоб. Не русский и не православный, он успел за время своего пребывания в России искренне полюбить нашу страну и столь же искренне пытается её понять, хотя у него, как у неправославного, и не всегда это получается. Его размышления о России нам, русским, порой кажутся надуманными, а порой - и просто комичными, однако, в них сквозит непритворное желание понять и оправдать, а не осудить и заклеймить, что так характерно для западных публицистов, пишущих о России.

Стоит также обратить внимание на то, что Жильяр - не монархист по убеждениям. Православную монархию он считает «анахронизмом», а бремя, лежащее на плечах царя-самодержца, - «непосильным для человека». «Монарх, - пишет он, - человек, хуже всего подготовленный к предстоящей ему задаче, и ему впоследствии невозможно восполнить этот пробел. Чем более он хочет сам править, тем менее он в курсе того, что происходит. Чтобы отдалить его от народа, ему доставляют только искажённые, подтасованные и подстроенные сведения. Сколько бы силы воли, сколько бы упорства он ни проявлял, чтобы узнать истину, удаётся ли это ему когда-нибудь?» И вот при таких вот убеждениях, радикально диссонировавших с его собственными, Николай Александрович именно Жильяру решил доверить образование собственных детей и воспитание наследника цесаревича. Почему? Потому что этот иностранец и инославный подкупил его своей безупречной честностью и глубокой нравственностью, по сравнению с которыми его личные политические убеждения уже не играли никакой роли. Так что судьба Жильяра - наглядная иллюстрация того, чем руководствовался последний русский самодержец в вопросах кадровой политики.

Пьер Жильяр и цесаревич Алексей на яхте "Штандарт".

Любопытен взгляд Жильяра на революцию 1917 года. Он последовательно и довольно убедительно отстаивает мысль, что революционные события были спровоцированы германской пропагандой, жервой которой стали образованные классы российского общества, не сумевшие в критический для страны момент во имя победы сплотиться вокруг Престола. Более того - Жильяр приводит конкретные, известные ему факты провокаций, устроенных немецкими агентами и направленными на дискредитацию царственных страстотерпцев. После своей репатриации Жильяр много изучал воспоминания военачальников Первой Мировой войны по обе стороны фронта. А ещё - активно общался с дипломатами и политическими деятелями, определявшими "повестку дня" в предреволюционные годы и непосредственно в 1917 году. В частности - с министром иностранных дел императорской (а потом белой) России Сергеем Сазоновым и французским послом в России Морисом Палеологом. Поэтому его выводы не только интересны, но и небезосновательны.

Но интересна книга Жильяра не политическими размышлениями автора (которые порой кажутся верхом наивности, а иногда начинают просто противоречить тому, что сам же Жильяр писал парой страниц ранее) - хотя в этих размышлениях и чувствуется попытка отмотать историю вспять, осмыслить трагедию, происшедшую с Россией и с царской семьёй, найти тот роковой момент, когда была упущена возможность избежать катастрофы. Книга интересна тем, что доносит до нас живой образ царственных страстотерпцев, с большой любовью созданный человеком, близко их знавшим. Доносит собственные мысли и чувства государя, императрицы и их детей. При этом Жильяру как свидетелю эпохи можно верить: свою личную глубокую преданность государю он доказал тем, что добровольно согласился разделить с царской семьёй её заточение в Царском Селе и в Тобольске. Говоря о царственных мучениках и мотивах их поступков, Жильяр как бы старается самоустраниться, не комментировать, его воспоминания в эти моменты приобретают характер своеобразного словесного фотопортрета. Обо многих фактах, которые являлись для современников тайной за семью печатями, Жильяр хорошо осведомлён - ибо имел возможность расспрашивать о них лично императора. Любителей псевдоблагочестивых мифов о царской семье книга, возможно разочарует - ибо от некоторых из этих мифов она не оставляет камня на камне, но от свидетельства такого очевидца, как наставник цесаревича Алексея, сложно просто так отмахнуться. Тем более, что мотив Жильяра прост и благороден - он стремится очистить имена царственных страстотерпцев от пропагандистской лжи, обильно нагромождённой вокруг них революционной и либеральной пропагандой. Много внимания уделяется в книге различным провокациям, которые предпринимали германские спецслужбы в ходе Первой Мировой войны ради дискредитации Николая Второго и его супруги, результатом чего стало массовое недовольство и как итог - февральская революция.

Пьер Жильяр с цесаревичем Алексеем в Ставке во время Первой Мировой войны.
Уроки проводились в кабинете императора Николая Второго

Так что всем, кто интересуется эпохой последнего царствования, а особенно - всем искренним почитателям императора Николая Второго стоит заиметь книгу Пьера Жильяра в своей домашней библиотеке. Без неё представления о Николае Втором и его семье вряд ли будет полностью адекватным.

Родом из Швейцарии .

Биография

После убийства царской семьи остался в Сибири , где помогал следователю Соколову , а также разоблачил самозванца , выдававшего себя за Цесаревича Алексея Николаевича.

Библиография

• Тринадцать лет при русском дворе: Император Николай II и его семья = Treize années à la cour de Russie (Péterhof, septembre 1905-Ekaterinbourg, mai 1918): Le tragique destin de Nicolas II et de sa famille, 1921

• Жильяр П. Трагическая судьба русской императорской фамилии. - Ревель, 1921
• Жильяр П. Император Николай II и его семья. - Вена, Русь, 1921
• Жильяр П. Тринадцать лет при русском дворе. - Париж, 1978
• Жильяр П. Император Николай II и его семья. - Л., Наука, 1990 (репринт венского изд. 1921 г.)
• Жильяр П. Трагическая судьба Николая II и царской семьи. - Алма-Ата, Казахстан, 1990
• Жильяр П. Трагическая судьба русской императорской семьи. - Красноярск, Лукоморье, 1990
• Жильяр П. Император Николай II и его семья. - М., Мегаполис, 1991 (репринт венского изд. 1921 г.)
• Жильяр П. Император Николай II и его семья. - М., МАДА, 1991 (репринт венского изд. 1921 г.)
• Жильяр П. Трагическая судьба императора Николая II и его семьи. - М., Союзтеатр-ТОМО, 1992

Напишите отзыв о статье "Жильяр, Пьер"

Примечания

Ссылки

• Жильяр П. (на фин.яз., электронная копия)
• Жильяр П.
• Жильяр П. (с илл., в сокр.)
• Pierre Gilliard
• Жильяр П. Трагическая судьба Российской Императорской семьи. Константинополь, 1921 год. archive.org/stream/tragicheskaiasud00gill#page/n1/mode/2up

Отрывок, характеризующий Жильяр, Пьер

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.

Пьер Жильяр

Император Николай II и его семья

По личным воспоминаниям П. Жильяра - бывшего наставника Наследника Цесаревича Алексея Николаевича

От книгоиздательства «Русь»

Настоящая книга является единственным полным разрешенным автором русским изданием.

Мы сознательно изменили текст заглавия, принятого автором: «Трагическая судьба Николая II и его семьи», дабы это издание не смешали, по недоразумению, с появившимися ранее без разрешения автора двумя другими переводами его статей, помещавшихся во французском журнале «Illustration». Как видно из предисловия автора, эти статьи, расширенные и дополненные, вошли в содержание последних глав настоящей книги, заключающей в себе, кроме того, воспоминания Г. Жильяра за 13 лет пребывания его при Дворе, в качестве Наставника Царских детей.

Считаем долгом выразить искреннюю благодарность С. Д. Сазонову, согласившемуся предпослать этой книге несколько страниц своих личных воспоминаний, и генералу Е. К. Миллеру, любезно сообщившему нам подлинный текст акта отречения от престола Императора Николая II и прощального слова его войскам.

Предисловие

Мне неоднократно приходилось встречаться с автором прекрасной книги, появляющейся ныне в переводе на русский язык. В ней близким очевидцем передается, просто и правдиво, рассказ о семейной жизни трагически погибшей Царской семьи и скорбная повесть о ее судьбах с начала русской революции вплоть до мученической кончины всех ее членов.

Едва ли мог бы кто-либо иной из лиц, близко стоявших к Царской семье, дать нам с большим правом на наше внимание и доверие эту книгу, как не иностранец, чуждый одинаково партийности, заедающей нашу жизнь, и соображений честолюбия или личной выгоды, скромно исполнявший свой долг преподавателя Царских детей и живший в ближайшем соприкосновении с семьей Государя, не внешней, показной, а внутренней, будничной ее жизнью.

Наблюдательность и живой человеческий интерес, которые г-н Жильяр вносит в исполнение принятых на себя обязанностей, дали ему возможность всесторонне ознакомиться с чрезвычайно замкнутым строем жизни семьи, ревниво оберегавшей свое семейное святилище не только от всяких посягательств извне, но даже от нескромнаго взора.

Мои встречи с Жильяром начались, сколько я помню, в Ливадии, куда я ездил для доклада Государю во время пребывания там Двора и где я обыкновенно проводил некоторое время. В Крыму Царская семья жила гораздо свободнее, чем в Царском Селе или Петергофе. Этим, в значителной степени, объясняется любовь к Ливадии всех ее членов.

Там создавалась для них возможность более свободных передвижений и встреч с людьми иными, кроме тех, которые постоянно исполняли при них какие-нибудь служебные обязанности, словом, - расширялись их горизонты. По выражению одной из Великих Княжен, в Крыму была жизнь, а в Петербурге - служба.

Когда началась война, и поездки в Крым прекратились, мне пришлось ездить сперва в Ставку Великого Князя Николая Николаевича, когда он стоял во главе армии, причем обыкновенно мои поездки в Барановичи совпадали с пребывалием там Государя, а затем, после принятия им на себя обязанностей Главнокомандующего, я ездил в Могилев, куда была перенесена Главная Квартира. Когда, что случалось часто, Наследник гостил у своего отца, его неизменно сопровождал Жильяр, и в этих случаях мне приходилось видать их обоихь.

Из этих поездок в Могилев мне особенно памятна одна, та, которую я совершил в конце июня 1916 года.

Война, казалось, затягивалась на бесконечное время. Немцы сильно теснили на западном фронте наших союзников, Польша уже более полугода была во власти врагов, и на нас тяжело отзывался, нравственно и матерьяльно, недостаток вооружения и боевых запасов. Воодушевление и вера в успех, ознаменовавшие первую стадию войны, начинали уступать место раздражению и сомнениям. Соответственно с этим и внутреннее положение страны становилось все более смутным, благодаря резко обнаруживавшемуся расколу между правительственной властью и общественным мнением.

И в Царской Ставке ощущался гнет тяготевших над Россией событий. Лица, окружавшие Государя, расспрашивали подробно людей случайных, как я, о петроградских слухах и настроениях и отвечали, в свою очередь, на наши вопросы о положении вещей на разных фронтах.